Шпионаж

Термин «шпионаж» в 20 веке имеет определенный смысловой оттенок и требует объяснения в контексте применения его нами к миссии Блеза Оливье в Англии и Голландии в 1737 году. Франция не была в состоянии войны ни с одной из этих стран, и иностранцы имели возможность относительно свободно перемещаться. Пятьюдесятью годами позже господам Лескалье и Форфэ запретили появляться на королевских верфях в Англии, несмотря на протест в виде статьи в «The European Magazine» в 1792 году, а именно «... видимость секретности для сохранения нашего ремесла от наших врагов занесло так далеко, что какой-нибудь британец не может зайти без особого разрешения и присматривающего, приданного ему, в то время как иностранцы любой страны, если они одеты в офицерскую форму легко могут войти». Между этими утверждениями есть определенная нестыковка, но как бы то ни было, в 1737 году такой доступ, по всей видимости, не представлял каких-либо серьезных трудностей.

Следует вспомнить, что кораблестроительная деятельность была интернациональной: английские кораблестроители в то время работали в большом количества на испанских верфях; все главные посты на верфи Амстердама были заняты англичанами, а сюда они могли попасть, работая до этого в Тулоне. Петр I в молодости работал на голландских верфях (хотя несомненно это особый случай). Знаменитый шведский кораблестроитель Фредерик Хенрик аф Чапмен потратил 1750-1754 годы в Англии, правда к концу его пребывания его арестовали, он был осужден за попытку переманить рабочих верфи на французскую службу, но не за шпионаж (его бумаги, которые были конфискованы, ему даже вернули!). Из Англии он отправился в Голландию, а затем во Францию. Все датские кораблестроители были обязаны в качестве части своего обучения провести время на борту корабля, что объясняет богатство Датских государственных архивов чертежами иностранных кораблей.

В свете этого свободного перемещения в среде кораблестроителей можно было бы попытаться предположить, что идеи шпионажа в 18 веке были чужды, или что проводилось четкое разделение между шпионажем во время войны и тем, что мы бы сейчас назвали «промышленным шпионажем», первый был вне закона, второй свободно допускался. Однако, как мы увидим, это чрезмерное упрощение.

Вероятно, будет правильно на этом этапе изучить в какой степени миссия Оливье была уникальным случаем или же вписывалась в схему. В конце концов, одно путешествие в Англию и Голландию не обязательно сводится к обдуманной политике шпионажа, тем более поскольку Блез Оливье был известным кораблестроителем, который мог легко быть принятым в определенных кругах заграницей, как минимум на социальной основе. Однако исследования французских архивов показывают, что миссия Блеза Оливье была вовсе не исключением: мы обнаружили, что это была регулярная и постоянная деятельность, одной из самых ранних миссий которой было путешествие аж самого сына Кольбера, как это следует из следующего списка:

Французские «шпионские» миссии в Англию и/или Голландию

Королевский приказ, приказывающий господину Жеслену, кораблестроителю, отправиться в Англию

Я, конечно, не заявляю, что это исчерпывающий список, кроме того, можно вполне заслужено аргументировать, что некоторые из этих путешествий представляют собой не более чем профессиональное любопытство части ученых, а не конкретные шпионские миссии, предпринятые по наущению французского короля или правительства. И хотя инструкции самого Оливье, по всей видимости, не сохранились (они вообще могли никогда и не быть оформлены на бумаге), к счастью у нас есть инструкции, выданные Жеслену в 1729 году. Как отражение природы как минимум некоторых из этих миссий, они совершенно недвусмысленны, и я не извиняюсь за их полное воспроизведение на противоположной странице.

Эти инструкции делают совершенно четкой картину того, что целью как минимум миссии Жеслена был шпионаж. Однако, так как у нас нет инструкций Оливье, то было бы преждевременно предполагать, что его путешествие следовало бы рассматривать в том же свете (несмотря на меры предосторожности, предпринятые в Бресте для сохранения секретности его миссии, которые мы уже рассматривали). Оценку истинной природы его миссии можно получить лишь из тщательного исследования Заметок, где фактически мы получаем определенные улики, и из намеков, данных нам Лево из теперь утерянных семейных бумаг.

Рассматривая последнее первым, кажется очевидным, что Заметки исходно приняли форму писем: «которые были отправлены министру способами, о которых они договорились». Нужно предположить, что способы эти были тайными. Вполне возможно, что они были еще и зашифрованы, среди бумаг Морепа сохранилось как минимум одно шифрованное письмо от шпиона в Вест-Индии. Это в свою очередь подразумевает, что текущая форма рукописи в значительной степени является копией этих писем, что должно объяснять вступительный комментарий в брестской рукописи: «Эти заметки, которые я привожу здесь по флотам Англии и Голландии, являются плодом трех месяцев, которые я потратил на верфях Англии и шести недель на верфях Голландии. Такой короткий срок не позволил мне расположить их в более аккуратном порядке. Я писал их, как только это мне удавалось, и я нашел способ несколько упорядочить текст посредством добавления алфавитного индекса».

Я склонен предполагать, что эти чертежи, возможно, не были доставлены министру в их текущей форме. Числа явно были вставлены позднее в промежутки, оставленные в тексте (это, по всей видимости, был авторский стиль Оливье, так как мы встречаем его и в других рукописях тоже). Либо чертежи не были отосланы (возможно, из-за риска, связанного с нарушением секретности), либо они могли принять форму набросков в письмах, которые впоследствии были перерисованы в виде текущих 13 листов. Следует признать, что это лишь предположение, но оно кажется вполне вероятным.

У нас мало информации по степени открытости, с которой Оливье приступил к своим исследованиям: он смог встретиться с Кромвелем Мортимером, который был одним из двух секретарей Королевского (научного) общества, но изучение журнала этого общества не выявляет, что Оливье когда-либо был на этой встрече. Если она и состоялась, то он, должно быть, был на ней под вымышленным именем.

Он встречался и проводил долгие обсуждения с главными кораблестроителями верфей, и из этих обсуждений тоже можно получить несколько намеков: например, в Заметке CLXIV Оливье пишет: «Мистер Феллоу не стал распространяться еще дальше, возможно, потому что он предположил, что я не пойму его объяснений...» Из этого комментария ясно, что Феллоу и не подозревал, что он общается с главным кораблестроителем Бреста! Опять-таки в Чатеме, где ему показали чертежи «Royal Sovereign», он пишет: «В связи с этим я измерил также килеватость, но не смог, не скомпрометировав себя, сильнее удовлетворить своё любопытство». Опять-таки вывод очевиден: Оливье не рассказал Уорду, кто он такой.

Вывод, который я считаю неизбежным, таков, что Оливье выдал себя за другого человека (мы знаем, к примеру, что когда Блез Жеслен предпринял своё второе путешествие в Голландию в 1739 году, он путешествовал под именем Дюбуа). За кого именно выдавал себя Оливье мы не знаем, но кажется вполне вероятным, что он притворялся либо молодым кораблестроителем, либо просто дворянином, интересующимся кораблестроением с точки зрения любителя. И исходя из того факта, что он был вынужден скрывать свой реальный интерес, мы также можем сделать вывод (quod est demonstandum), что Оливье действительно занимался шпионажем.

Конечно, есть и другие улики, если бы понадобились дальнейшие доказательства, такие как случаи, когда он измерял канаты на нескольких кораблях: «Royal Sovereign», «Royal George» и «Victory» (см. Заметку CLXXVI), и когда он измерял высоту потолка на «Britannia» (Заметка CXIX). Если бы он мог раскрыть свою личность и свободно задавать вопросы, то ему не потребовалось бы прибегать к таким ухищрениям. Вероятно, стоит добавить, что поскольку размер канатов зависел от ширины корабля, то измерение канатов позволяло провести перекрестную проверку других размеров.

Свобода его обсуждений, по всей видимости, была гораздо выше в Портсмуте и Чатеме, чем на любой из верфей на Темзе. Есть два возможных объяснения этого: может быть в Лондоне чиновники верфей считали, что находятся под слишком пристальным вниманием лондонских властей, чтобы раскрываться с той же свободой, какую он встречал в удаленных от столицы портах. Либо, в качестве альтернативы, и даже еще вероятнее, в Портсмуте и Чатеме он встретил чиновников, которые хоть как-то говорили по-французски.
Я завершаю этот раздел еще одним, последним предположением: говорил ли Оливье по-английски? В любом случае маловероятно, что ему потребовалось, как Жеслену, учить английский, у него не было бы для этого достаточно времени. Фонетические записи определенных английских слов, особенно списка кораблей, которые можно найти в брестской рукописи, где кроме того несколько названий приведены на французском, а в оригинальной английской форме (то есть «Écureuil», а не «Squirrel, «Guillaume et marie» в случае «William and Mary»), всё это наводит на мысль, что он имел лишь базовые знания английского языка, даже несмотря на то, что есть определенные основания полагать, что этот список изначально был получен из английского печатного источника (смотрите примечание на странице 190). Правда в рукописи Будрио Оливье говорит об английских книгах по корабельной архитектуре (Заметка CXCVIII): «Я переведу на французский всё, что правильно, когда у меня освободится для этого время», но следует отметить, что этот комментарий полностью отсутствует в более поздней брестской рукописи. И в другом аналогичном отрывке (Заметка CLXXXIII) Оливье говорит: «Один английский кораблестроитель дал мне одну заметку ... и после ее перевода ...». В брестской рукописи этот текст гласит: «...после перевода ее на французский ...», но в этом случае я более склонен доверять более ранней версии рукописи Будрио и делаю вывод, что его знания английского в лучшем случае были элементарными.